Фильм на меня произвел, мягко говоря, двойственное впечатление. С одной стороны, резанули глаз колоссальные сценарные "нестыковки", о которых подробно упоминает nik, - слишком уж отдает нереальностью сама ситуация, чтобы в нее поверить безоговорочно. С другой стороны, при таком нагромождении условностей воспринимать картину как рассказ о событии, которое в действительности случилось или могло бы случиться, и невозможно, - разве что как аллегорию, притчу. Вероятно, на такое восприятие она и рассчитана, и достоверности требовать от нее не имеет смысла. Не ожидаем же мы ее, скажем, от "Ста лет одиночества" Габриэля Гарсиа Маркеса, - мы с самого начала принимаем "правила игры", понимая, что как раз условность и есть одна из ее составляющих. Во многом фильм действительно "держится" на игре Ксении Раппопорт - впрочем, это и игрой не назовешь, настолько она органична (и чем-то в своей естественности напоминает Эмили Уотсон, чья игра скрывает многие колоссальные фонтриеровские недоделки-недодумки и проходные эпизоды в еще одном не любимом мной фильме "Рассекая волны"). И как раз ее более чем реалистичная манера игры среди полупризрачных персонажей создает впечатление нездорового полусна-полуяви: состояния, в котором осознаешь, что происходящее с тобой - сон, а проснуться не можешь (да и не хочешь - ибо намного проще свое абсурдное бездействие или не менее абсурдные действия списывать на не известные и не подвластные тебе законы сна, тем самым сняв с себя ответственность за собственную судьбу).
Что же именно меня покоробило? Не столько даже выбор героини - остаться в этом чудовищном городке, стать его частью (несмотря на намеки на то, что, видимо, некая не делающая ей чести история связывает ее с этим городом - недаром же местные жители ее опознают под другим именем и относятся к ней пренебрежительно!), и даже не фактический отказ от поисков сына - а он лишь замаскирован под поиски, в некоторой степени даже служит предлогом для того, чтобы окончательно застрять в городке. Для меня остается открытым вопрос, пытается ли она, оставшись, тем самым снять с себя вину - за исчезновение сына, за какие-то неуточненные прежние прегрешения, за неспособность помочь "двойникам" сына, за свой успех - ведь "выбиться в люди" из такой среды означает возбудить зависть провинциалов и тем самым настроить против себя не только их самих, но и ту часть себя, которая осталась со времен "дооперной" жизни и подспудно продолжает осуждать ее саму за собственные достижения, - или это скорее одичалое бегство от цивилизованного мира, где приходится принимать решения самостоятельно и где, в отличие от Юрьева, от ее действий зависит хоть что-то?
Ведь конечная точка ее путешествия - своего рода "крещение" суриком, когда она сама себя тем самым относит к числу местных женщин, не живущих, а в лучшем случае существующих. (По поводу упомянутого одним из форумчан "царства мертвых": именно здесь хотелось бы провести параллели с фильмом "В четверг и больше никогда" Эфроса - там ведь четко озвучена параллель со Стиксом, и герой как бы возвращается в собственное прошлое, тогда как для него в повседневной жизни "на большой земле" оставшихся там, за ее пределом, односельчан вроде бы и "не существует" - следовательно, там, в мире "несуществующих", всё позволено. Но у Эфроса более четко поставлен вопрос: на каком берегу реки можно найти по-настоящему живых людей? Здесь же вопрос иного порядка: что именно, собственно, назвать жизнью - искусство, выступления, загранпоездки, общение с просвещенными людьми или идущее от забитости равнодушие "глубинки", граничащее с хамством?) Правда, само визуальное решение этой сцены натолкнуло на дежа-вю - нехорошее, прямо скажем, дежа-вю...  Как бы там ни было, таким образом и происходит второе рождение героини - или ВЫрождение. Соответственно, и следует парадоксальное сочетание утраты голоса с приходом в качестве хористки в церковь - которую у меня язык не поворачивается назвать храмом: о служащих там священнике и регентше здесь до меня высказались подробно. Проблема, казалось бы, на поверхности: их "вера" оборачивается чистой формальностью, соблюдением обрядов, в которые уже не вкладывается глубокий смысл, - это просто вехи существования, ориентиры повседневности, можно сказать, безотчетная механическая привычка. А для выполнения формальности вполне хватит и "севшего" голоса: пустота заполнена, галочка поставлена, обязанность выполнена, а качество выполнения, тем паче его цели - над этими вопросами задумываться в пределах хора некому. Итак, первоначальное действие героини - поскорее найти сына - подменяется видимостью действия, не вполне осмысленным ритуалом, но его хватает, чтобы создать видимость наполненности жизни. Как всякий ритуал, он вызывает ощущение общности с окружающими, стабильности - а в городке, где от тебя ничего не зависит, это пусть и иллюзорная, но цель, к которой надо стремиться. Опять-таки - при условии, что мир за пределами городка будет вычеркнут из восприятия. (Сугубо мое мнение.)
Но на главный вопрос у меня так и нет ответа. Чем для героини, по мнению режиссера, стал "уход из мира": эквивалентом самоубийства или ухода в монастырь? Она так карает себя за неспособность найти сначала сына, а потом себя - заживо замуровывает себя, даже внешне став похожей на окружающие ее "живые трупы"? Или действительно приходит к вере, потому что больше ей уповать, кроме как на высшие силы, не на кого? Если второе - то это вера вопреки тому, что религия, как она показана в картине, выродилась в свою противоположность (и эта женщина не видит или не желает видеть ее "внешних оболочек" вроде регентши и священника, которые отнюдь не образцы для подражания) или именно потому, что вера в их "исполнении" не требует ничего, кроме чисто формального подчинения - а значит, упрощена до предела (читать: "верующим, стало быть, достойным человеком, быть легко")? Подтверждений в пользу той или иной версии в самой картине я не нашла. А вот ощущение, что "заявленный катарсис не состоялся",  осталось: вместо того, чтобы найти сына или саму себя, героиня растворяется в этом городе - как в кислоте...
А может, я тоже отношусь к числу зрителей, слишком Тарковским избалованных, чтобы воспринимать "Юрьев день"? Как бы там ни было, малоприятный осадок от картины остался - на чисто эмоциональном уровне...
|
- я с еще большей отчетливостью понял, что ЮД это такой отечественный аналог "Моего америк. дядюшки" А. Рене.
)
